ОЧЕРК О ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВЕ

Знал он, что главным и ничем не заменимым для него останется высь небесная над Алтаем, чувство полета и холодная горная вода из речки, которая вполне утолит его жажду.
О. Бокеев

Оралхан Бокеев родился в 1943 году. После школы работал трактористом в совхозе. Заочно окончил факультет журналистики Казахского Государственного университета имени СМ. Кирова. Работал в районной газете, молодежной газете «Лениншил жас». Автор нескольких прозаических книг. Известен как драматург. Ранняя смерть в 1993 году лишила казахскую литературу одного из самых талантливых ее авторов.

При чтении прозы О. Бокеева возникает поэтическое изображение действительности. В повести О. Бокеева «Поющие барханы» внешний и внутренний, объективный и субъективный планы никак формально не разграничены. Завязка, начало повести: «Уже за полночь переваливало, а он и не мог сомкнуть глаз; Мысли, одна тяжелее, тревожнее другой, так и наплывали на него. Он ворочался с боку на бок и, наконец, измученный бессоницей, усталый от изматывающего лежания, поднялся и вышел из дома.

Степь - она все та же: невозмутимая, молчаливая, строптивая, лежит, куда ни кинешь взгляд. Вот только поезда, с грохотом проносящиеся мимо, нарушают ее покой...». Подобный принцип обобщения восходит в своих истоках к народным, кодовым образам. Здесь и поэтические повторы, нагнетающие настроение («мысли, одна тяжелее, тревожнее другой»), и лирические инверсии, создающие особенное восприятие картины: «степь - она все та же...».

Стремление подключить читателя к происходящему - основное отличие лиро-эпического стиля Бокеева. Отсюда и авторский лиризм, и субъективность выражения, которые доминируют над достоверной «объективной» пластикой. Как правило, могут отсутствовать мотивировки, что было бы не характерно для другой прозы. Этот тип художественного мышления обладает определенными закономерностями, которые обнаруживают себя и в образах, и в построении сюжета, и в композиции произведения, и в системе его художественных деталей.

В приведенном отрывке ясно видно иное соотношение компонентов в системе «автор-герой-читатель». Взаимодействие голоса автора и голосов персонажей становится важным источником энергии художественности в произведениях О. Бокеева.

Авторское повествование сдвигается в плоскость сознания героя, включаясь в цепь его ассоциаций. «Небольшая семья Бархана сидела за чаем унылая, грустная, как будто холодный степной ветер проник в дом». Фраза в данном случае обращена к внутреннему миру персонажа, характеризуя его душевное состояние. Осуществляется также принцип расширения индивидуального плана героя, как за счет словесного самораскрытия персонажа, так и посредством особого взаимодействия голосов автора и героя.

Эволюция стиля в первых рассказах и повестях О. Бокеева («Кер-бугу», «Бура», «След молнии», «Отзовись, мой жеребенок!» и др. (начало 70-х гг.) и в «Поющих барханах» (1977 г.) - характеризует переход казахской прозы к новому, нетрадиционно описательному способу художественного постижения действительности.

У Бокеева акцент перенесен с хронологической цепи событий на духовное саморазвитие отдельного человека; при этом фабула не играет решающей роли в организации повествования.

В произведениях О. Бокеева субъективизация повествования сказалась не только в стремлении эмоционально окрасить изображаемое, но и стать «соучастником» всего, что происходит во внутреннем мире персонажей. Лиризм прозы Бокеева не является только синонимом эмоциональности и поэтичности. Он выступает как выразительное начало, противостоящее былой описательно-сти, присущей многим писателям тех лет. Писатель «очеловечивает» явления природы (времен года), наполняя символом отдельные природные явления («ледяная гора» - символ добра, «след молнии» - верность своим жизненным принципам; прежние ценности оказались иллюзорными, новые только вырабатываются); писатель оживляет «поющие барханы», его герои беседуют с природой, доверяя ей самое сокровенное. Поэтому в произведениях О. Бокеева лирическое начало вторгается в жанровую систему повести, пере-страивая обычные законы жанра, их композицию, стилистику, создание характеров. Все это окрашено субъективным восприятием жизни персонажами, служит характеристике их психологии.

В этом жизнь слова. Но важно при этом, что слово не забывает своего пути, оно имеет способность воскресать в том или ином контексте. «Журт», - покинутое людьми место или «иессхз жер» приходит в язык современной прозы из фольклорного контекста, пронизанное казахскими народными вековыми «осмыслениями». Слово это пропитано оценками и смыслами «первого» контекста, -по сути, это модель трагической дисгармонии мира.. Казахский читатель при чтении сразу улавливает «код» этого понятия. В его со» знании возникают и непроизнесенные в данном случае составные части этой модели, включая и его «первый» контекст.

Обращаясь к народной образности, О. Бокеев обогащает язык современной прозы метафорами; и цель этого приема - не в самодовлеющей образности, но в возрождении давних народных представлений. Так, в речи Камшигера: «езжы кара казанынын» имеется в виду повседневное бытие. Эпический герой опущен на бытовой уровень.

Лиро-эпическое повествование обнаруживает себя в способности к резким событийным изменениям сюжета, совершающимся в пределах малого пространства текста (как в толгау или народных песнях). «Она вспомнила добрые материнские руки, и слезы катились по ее щекам». И тут же без перехода: «Отряхиваясь, откашливаясь, отплевываясь, в низенькую дверь вошли шестеро джигитов и женщина, взяв себя в руки, встала навстречу гостям». От лиро-эпической традиции ведут свое начало и лирические повторы: «камча-кормилица», «камча-спасительница», «капли, пахнущие миндалем и кобыльим молоком», органично вошедшие в структуру повести.

«Кочевье двинулось на Восток...» - первые же строки повести «Сказание о матери Айпаре» (1970) ассоциируются у казахского читателя со строками народной песни «Ешм-ай!» («Народ мой!») о бедственном положении казахского народа во время нашествия джунгар.

События повести охватывают те же события, что и в песне. Но сама повесть шире жанрового обозначения, выдвинутого в заглавии - «Сказание»...». Она представляет собою синтез фольклорных и литературных жанровых элементов: сказания, народной прощальной песни, обрядовых песен-плачей; здесь и народные приметы, пословицы и поговорки, которыми усыпаны речи персонажей. Здесь и прямые цитаты из молитвы: «Бисмилла - рахман -эль-рахим, - пробормотала она, - пророки, помогите мне узнать истину, поддержи меня, о всевышний». Так просит мать о возвращении сына.

Поэтическая ритмичная проза Бокеева полна инверсий, образов, отражающих народные представления:

«Мертвая верблюдица была похожа на кулачок желтой степи, сжатый в бессильной ярости». Его проза, в большей степени, чем у других писателей, сродни поэзии. «Степь успокоилась, но как будто лишилась вместе с людьми памяти и мыслей, лежала немая, полумертвая» измученная, словно уставший батыр после великого сражения». Эпически стилизованная речь персонажей, даже мальчика Жандоса, усыпана поговорками и пословицами: «Говорят, что безгорестные и на одной воде жиреют»; «аул, у которого нет будущего, всегда увлекается сплетней и мечтает о постели».

Событийная сторона повести - рассказ о том, как после набега джунгар кочевье во главе с женой батыра Айпарой уходит от преследователей. Как и в эпическом сюжете, в руках врага остаются младенцы, убит старший сын Кайдос. Мудрая женщина не решается просить подавленного неудачей мужа 6 спасении двух младенцев и посылает за ними младшего сына - Жандоса, напоминающего сказочного «третьего» брата. Похождения Жандоса в стане врага и спасение им обоих младенцев напоминают сюжет авантюрной сказки о проделках плешивого Тазша-бала, которому сопутствовала удача. Верблюдица, лишившаяся верблюжонка, символизирует образ народа, растерявшегося перед общим бедствием. Образ верблюдицы - прямая реминисценция из народной песни. В повести верблюдица - не просто волшебная помощница беглецов, но и лирический образ, обобщающий символ: «Она, потерявшая верблюжонка, наверное, чувствовала, что ее горестная судьба и судьба этих бездомных детей одинакова».

О. Бокеев стилизует повествование под плачи и причитания, молитвы и назидательные речи, вкладывая их в уста разных персонажей. Рефреном проходят речи матери Айпары. Это и плач, и молитва, и заклинания:

«Плачь, несчастный народ! Плачьте, люди, рожденные для бед и несчастий. Плачь и ты, сирота!».

Как в фольклорном жанре народного сказания, Бокеев устами одного героя передает речь другого персонажа. Так, в монологе Айпары: «Мой муж Олжабай бывало, поговаривал: «Мы мастера болтать языком, а на деле ничего не умеем...». И далее пространно, но подробно, со множествами эпитетов и эпических метафор; цитируется речь Олжабая: «Птенец орла растет, глядя на мир с высоты утеса. А если у зоркого орленка нет утеса, с которого он может смотреть, для чего ему тогда орлиная зоркость?». Речь персонажа напоминает речи жырау с присущими ей абстрактными параллелизмами, разворачивающими тезис, основную мысль толгау.

Лиро-эпическое видение мира в фольклоре было всегда отмечено и своеобразной композицией. Так и повесть Бокеева начинается с абстрактного изображения кочевья, с плача и размышлений матери Айпары, ее воспоминаний о судьбе всего народа. Только после всего этого повествователь рассказывает о том, почему так причитает женщина, откуда идет кочевье, возглавляемое ею. Речь повествователя скупа, информативно функциональна (сообщает о фабуле повести). Писателю важнее другое: думы матери, размышляющей о потерянных сыновьях, о бессмысленности войн перед ценностью самой жизни. Поэтому в живой, на наших глазах развивающейся речи Айпары так важна ее естественность.

О. Бокеев в этой повести пытался выйти и к индивидуализации «зон» отдельных персонажей, но тогда это ему не удалось. Удачей было создание характера матери - Айпары. Доминировало же видение повествователя.

Переход к темам современности решительно обнаружился в повести «Когда уходят Плеяды» (1971 г.). Главный герой повести -старик Бага, сторож колхозного зернохранилища. Перед читателем развертывается традиционное линейное повествование, события которого связаны с судьбой главного героя. Сюжет повести осложнен его воспоминаниями о прошлом, которые еремежаются с событиями современной жизни. Стилистика рассказа шестнадцатилетнего Бага о себе и об окружавших его людях, отличаются от его сегодняшних воспоминаний - в этих фрагментах текста стиль повествования резко меняется.

Авторское видение мира в чем-то родственно видению мира, его героем. Но они не тождественны. Их объединяет общее - особо повышенная чувствительность простого человека, живущего не только сегодняшним днем, мудрого и поэтому противостоящего какому-либо упрощенному и завершенному мнению о человеке вообще. Поэтому в речи персонажа господствует форма несобственно-прямой речи.

Известно, что точка зрения персонажа выражается часто при помощи авторского указания на чужое восприятие или без этих предварительных указаний. В произведениях О. Бокеева эти два способа сочетаются, но большей частью эти формальные указания автора (типа: «он увидел», «он услышал» и др.) просто отсутствуют. Одним из частных проявлений восприятия персонажа является в повестях писателя организация начала. Повесть «Поющие барханы» так и начинается с указания на персонажа, с точки зрения которого ведется повествование: «Вот уже давно Бархан не может обрести душевный покой». Часто писатель имя героя, восприятием которого организовано все произведение, выносит в подзаголовок («Дархан» в повести «Поезда проходят мимо», «Нуржан» - в «Снежной девушке», «Нурлан» - в повести «Отголоски юных дней»). О. Бокеев как бы выделяет этим главную для него точку зрения центрального персонажа.

Кроме этого, О. Бокееву свойственны неожиданные переходы от авторской фразы к фрагментам несобственно-прямой речи героя. Так в повести «Когда уходят Плеяды»: «Бага по десять раз на дню рас-ценивал и взвешивал свою долгую прошедшую жизнь и убеждался, что почти не было в ней событий, разумно и стройно вытекающих одно из другого, которые были бы для него радостными и потому незабвенными. Он сидел, ладил косу и думал, вспоминал».

В приведенном отрывке речь повествователя резко сдвигается в плоскость сознания персонажа, разговорные конструкции не отграничены от авторского голоса, а присоединяются к нему, вступая с ним в более тесное взаимодействие.

В произведениях более поздних лет (конец 70-х годов) у О. Бокеева заметна эволюция речи персонажей. Если в первых произведениях писателя она как бы подготавливалась повествователем, то теперь все более органично взаимодействует с авторским голосом. Несобственно прямая речь тем самым включает в себя голоса и героя, и повествователя, и поэтому может показаться обычной и знакомой читателю повествовательной формой. Но слово Баги отличается от речи повествователя тем, что она опирается на широкий слой народной образности. Еще более ясно это обнаруживается, когда герой прислушивается к своему внутреннему голосу:

«Я шел по дороге задумавшись, и тут во мне как будто некий голос звучал». Или еще: «И будут у тебя еще трудные дороги с рытвинами и ухабами, с крутыми поворотами и завалами, будет и людской базар, сложный и прихотливый, как требуха коровы». Это опора на народные представления рождена стремлением писателя оживить, увековечить устойчивые народные взгляды.

Слова, выделенные в приведенном отрывке из повести О. Бо-кеева, «захватывают дальше и больше того, что заключено в соб^ ственном словесном, лингвистическом моменте высказывания: вместе со словом они захватывают и внесловесную ситуацию высказывания». Многие обороты в речи старика Баги являются метафорами угроз и проклятий, восходящих не только к фольклорным истокам. Это устная разговорная речь, которая в тексте не выглядит искусственным этнографизмом. Все это вместе и есть естественный состав внутреннего словаря персонажа, за которым стоит его сознание.

Автор в повести О. Бокеева не только прислушивается к близким и ему народным представлениям в речи персонажа, но в сознаний их обоих (его и читателя), как бы дорисовывается не произнесенный полностью контекст высказывания. Слово в данном случае как бы разрешает ситуацию, подводя ей «оценочный итог». Поэтому и возникает у читателя чувство включенности в более широкий смысловой контекст, чем просто лингвистическое обозначение.

О. Бокеев одним из первых ввел в современную казахскую прозу и условных героев. Часто это - животные. Так, в рассказе «Кер-бугу» главный персонаж - старый вожак оленей, который по закону природы должен уступить свое место молодому Жасбугу (букв, «молодой олень»). Такой же герой «действует» и в рассказе «Бура» (верблюд - самец), где повествуется о том, как попал под поезд последний верблюд аула.

Смысловое наполнение имен героев, повторяющее фольклорные приемы и опирающиеся на устоявшиеся представления, отсылает читателя к народной этике. Особенность этих представлений в том, что они, «тысячью нитей вплетены во внесловесный жизненный контекст и, будучи выделены из него, утрачивают свой смысл: кто не знает их ближайшего жизненного контекста, тот не поймет их».

Писателю свойственен часто и открытый фольклорный схематизм в расстановке героев - четкое деление на «положительных» и «отрицательных» персонажей. Дети наследуют пороки отцов. Такими штампами писатель как бы констатирует вечность добра и зла. Но жизнь намного шире и сложнее этого прямого подобия (наследственного). Поэтому в повести оно кажется несколько искусственным. Не случайно в повести «Когда уходят Плеяды» и имя негативного персонажа - Калдыкбай (букв. - «последыш»), как-то сразу настраивающее на восприятие человека заведомо отрицательного. Подобные «пережитки» черно-белого фольклорного повествования встречаются в произведениях и более поздних лет, что заметно отличается от творчески использованных приемов фольклора. Такие реминисценции не обязательны для современной казахской прозы, которая обладает уже более сложным психологическим арсеналом средств для изображения внутреннего мира современного человека.

Народные культурные образы часто наполняются в творчестве писателя новой этической оценкой - тогда они становятся образами-символами. Отец главного героя, умирая, завещает: «Не разжигайте других очагов, живите дружно возле прежнего». Очаг - символ дома, символ огня, который согревает, объединяет этот дом. Древние мифологические представления о силе огня обретают дополнительное значение: не разбрестись бы близким людям, не рассоединить бы свои внутренние устремления. Позже в название своего первого романа писатель выносит этот образ («Не погаси огня»), где слово «огонь», разрастаясь в своем символическом значении, становится тождественным таким широким понятиям, как верность родной земле, близким по духу людям, традициям, вскормившим человека.

Образ Баги был серьезным достижением Бокеева. Писателю важно было показать человека, его внутренние переживания, ввести в повествование слово героя о самом себе.

Рассказ О. Бокеева «Бура» свидетельствует о том, что смена стиля произошла и в «малых» жанрах казахской прозы, в рамках которых, казалось раньше, невозможно развернуть авторское субъективное переживание. «Малая» проза современной казахской литературы стала более открытой системой, разомкнутой как в стилевом, так и жанровом отношении. Происходит переосмысление старых жанровых форм, ставших в 70-е годы внутреннее более подвижными, свободными.

Эти тенденции отчетливо проявились в повести О. Бокеева «Отзовись, мой жеребенок!» (1973). Повесть представляет собой своеобразную лирическую прозу. В речи повествователя-персонажа доминируют поэтические обороты и повторы, напоминающие исповедь лирического героя. Из лирического способа мышления вырастает ассоциативность речи повествователя, одновременно вспоминающего (рефлексирующего) и повествующего. Следуя принципу словесного самораскрытия персонажей, О. Бокеев и здесь верен этой традиции. Внутренний монолог молодого человека - повествователя, чередуется с рефлексией другого персонажа - его отца, тоже вспоминающего свою молодость. Грустные, вспоминающие интонации речи Бокея (отца) отличают его голос от речи повествователя, которая насыщена развернутыми эпитетами, призванными воссоздавать его волнение. За стилевыми различиями встают два разных (отца и сына) сознания, два разных восприятия мира. Изображая события, повествователь часто пишет: «и я, кажется, понял», «но я, наверное, ошибся» и т. д. Этим он как бы дает понять, что его восприятие жизни, печальные муки совести, терзающие его персонажа (Саркынды) за былую жестокость, - это еще не полное понимание жизни. Повествователь как бы предупреждает, что и его взгляд на мир, на поступки Саркынды - не окончательный. Не случайно писатель прибегает к конструкциям со сказуемым «бы»: сослагательное наклонение подчеркивает предположительность суждений.

Писатель вводит в повествование притчу о Ледяной горе. Образ Ледяной горы, доступной только праведникам, выступает в повести как символ обретения неизменности добра: «...Там, в высоком мареве, тихо разошлись белые облака, и перед моими глазами предстал ослепительный алмазный пик! На самой вершине этого алмазного пика я увидел своего жеребенка! Вытянувшись в струнку, он смотрел на солнце, и я, кажется, даже услышал его ржание!». Герой прежней традиционной описательно-изобразительной казахской прозы не мог так эмоционально выражать свои чувства. Подобное поэтическое изображение действительности, конечно, психологически оправдано. Оно стало возможным благодаря взволнованности сознания персонажа, способного не только одухотворить предметный мир, но и заставить заговорить окру-жающий его мир. Это особое состояние героя, которое напоминает интенсивность переживания лирического персонажа. Лиризм, встречающийся в повестях О. Бокеева, т. е. преобладание выразительного начала, а не описательного, можно обозначить как процесс замены безобразного языка прозы образно-поэтическим. Сочетание лиро-эпического начала в толгау позволяет современной казахской прозе обрести некоторую универсальность в стилевом отношении: «бессюжетность» толгау - это чередования философ-ско-этических рефлексий героя. В сознание вспоминающего и тут же повествующего персонажа пробиваются проблемы изображаемой среды, эпохи, они к тому же окрашиваются субъективными впечатлениями, переживаниями автора и персонажа. Но недостаток такой прозы в том, что акцент в ней только на развивающемся процессе размышлений одного героя, поэтому остальные персонажи остаются второстепенными, это не характеры, а только эскизы характеров. Эти герои обладают постоянными, приобретенными уже в начале произведения, характеристиками. Бокееву в повести «Поющие барханы» удались рефлексии главного героя. Образ его жены или преуспевающего соседа-чабана, зоотехника Аликула даны в статике, как неизменные штампы: традиционная жена и негативный герой.

В произведениях казахской прозы 70-х сталкиваются стихия лирического самовыражения и эпическое начало, поэтому и появляются повести и рассказы эпические по содержанию, но обработанные, или построенные по лирическим принципам.

Стиль произведений Бокеева включает в себя ориентацию в двух направлениях: по отношению к слушателю, как союзнику или свидетелю, и по отношению к предмету высказывания, как к третьему живому участнику; интонация призывает его к соучастию.

Рефлексирующий герой О. Бокеева - человек, близкий автору и слушателю, в природе находит не только тишину, но и этические, социальные ценности народной жизни, с которыми он вновь возвращается в современность. Герой сам постигает эти истины, без помощи «советов» повествователя. В этом существенное отличие слова современной прозы от известных с самого начала «готовых» истин в толгау.

Синтез, отсутствовавший в толгау, достигается средствами и возможностями, существующими в более развернутых жанровых формах письменной литературы. Писатели не называют, а исследуют, анализируют ситуации. У О. Бокеева это совершается при помощи лирического героя, мысли которого понятны и близки как автору, так и слушателю. В этом смысле повесть О. Бокеева «Табунщик» как бы венчает жанрово-стилевые поиски писателя. Голос автора звучит уже в зачине повести как голос профессионального писателя, художника слова - это резко отличает его от «перволичного» повествователя ранних книг писателя. Слово в повести обновляется за счет все более точной его связи с породившей его ситуацией.

В первых произведениях встречались локальные «очеловечивания - оживления» природы. В «Табунщике» (первоначальное название повести) писателю удалось создать, наряду с другими пер-сонажами, и образ развивающегося пейзажа.

Герои О. Бокеева всегда чувствуют свою изначальную связь с землей. Они видят в природе не нечто неодушевленное, отделенное от них. Им присуща живая связь со всем, что окружает их. На протяжении всей повести звучит и голос природы, воплощенной то в буране, с которым беседует старик Аспан, то в снежном обвале, уничтожающем все на своем пути, «как невидимый дьявол», то в спасительных водах зимней реки, то в образе медведя, разбуженного обвалом, но так и не догадавшегося воспользоваться легкой добычей - попавшим под обвал, покалеченным человеком. Но природа меняется, становясь и одушевленной: «Теперь буран прикинулся искрящим легким снегом, тихо падающим с небес», «снежный дракон настиг их, навалился всей своей страшной силой».

Как мера всего выступает в повести голос главного героя, на себе испытавшего человеческую подлость и беспомощность природы перед людской злобой. «Если я вернусь из этого ада, - шептал горячо Аспан, - если я вернусь, я научу всех, кто захочет меня слушать, тишине...». Слова эти выстраданы человеком, находящимся на краю пропасти и смерти.

О. Бокеев в повести «Табунщик» откристаллизовал свое представление о сегодняшних своих современниках, его герои - люди, твердо стоящие на земле, «не одурманенные сказками», трезво и прямо идущие по жизни. Эти характеры реализовались благодаря синтезу лиро-эпического повествования и современного видения человека. «Табунщик» - самое зрелое произведение О. Бокеева. В повести все органично и это свидетельствовало о профессиональной зрелости писателя.

Основной фон повествования в повести Оралхана Бокеева «Снежная девушка» - многодневный снегопад в алтайских горах.

Цвет снега окрашивает пространство, изображаемое в произведении, отнюдь не в мажорные тона, скорее напротив. Сюжет драматичен - трое парней, трактористов, едва не погибают в горах, заблудившись среди снегов и увалов. Образ снега приобретает символический оттенок и смысловую многомерность, ибо главная тема произведения - растущая отчужденность, холод между людьми, вчерашними родичами, аульчанами. Во время пути парни нет сколько раз передрались между собой. Они одиноки, когда вместе и когда каждый сам по себе отдельно. Их одиночество имеет глубокие корни, они преданы своими отцами, бросившими их некогда на произвол судьбы. А если заглянуть подальше вглубь истории, то основная причина - это распад общинных, родо - племенных отношений. Поэтому со своей точки зрения прав анахорет, изгой Кон-кай, живущий в полном одиночестве в горах, когда выразительно сформулировал обобщение: «Вот ты - Конкай, - вскочив с места, старик метнулся к Нуржану и ткнул ему в грудь пальцем. - И ты тоже! - тонко взвизгнул он и указал на Аманжана. - И ты Конкай! - показал он на Бакытжана, - у каждого из вас душа тоже Кон-кайская!».

Конкай - символ предельного эгоизма, анархизма, образ человека, сознательно отгородившегося от цивилизации. Он напоминает гротескных анахоретов из романов Кобо Абэ «Человек-ящик», «Чужое лицо», Кэндзабуро Оэ «И объяли воды до души моей». Мотив отчуждения таких людей - глубокое убеждение в бесперспективности цивилизации, в неизбежности апокалипсиса. У Кон-кая дополнительные мотивы - он убежденный кержак, воспитанный в староверческом духе. Он в своем анархизме отрицает любые формы персонификации и индивидуализации человека вплоть до национальных качеств. Он за безличного и полностью одинокого человека. Однако этот идеал не совпадает с даосским прототипом. Конкай тщательно продумал планы своей смерти, и в задуманном итоговом ритуальном самоуничтожении он также находит мстительное удовлетворение чувств нелюбви к человечеству. Он позволяет себе преступление - насилие над девушкой, заблудившейся в горах, и в этом акте выпукло проявляется его анархическая психология - делаю, что хочу, никто мне не указ.

Таким образом, Конкай - возможное развитие каждого из трех парней, максимум их гипотетической отрицательной эволюции; заблудившись в горах, они могут спастись только вместе, только в соединений усилий. Тем не менее, Конкай - легендарная личность, жители района мифологизировали образ одинокого анахорета. В легенде о Конкае, между прочим, живет отголосок мифа о «возвратившихся» - людях, полностью вернувшихся в природу вплоть до животного образа жизни. Во многих национальных фольклорах есть мифические образы химерических или синкретических существ, например, человека-волка, человека - медведя, человека-ягуара, человека-леопарда и т. д. Конкай на полпути к такому пре-вращению. Он живет в избе, но много времени проводит в норе, где прячется от людей, укрывает пушнину, пьет пиво и свежую оленью кровь. Романтический образ Конкая чреват сложными смысловыми подтемами и философскими следствиями. Встреча со стариком, злобным эгоистом, едва не приводит парней к гибели, тот показывает самую опасную и гибельную дорогу. Спасает джигитов сила надежды, мечты и ... Снежная девушка. Мечта, - потому что самый рефлективный из героев, Нуржан, и в снежной норе продолжал думать о возлюбленной, поэтому не замерз, не уснул, и в критический момент разбудил друзей. Снежная девушка мистически является ему в грезах и не дает заснуть, настойчиво призывая к жизни. Истоки образа Снежной девушки в алтайском фольклоре. Это, видимо, поэтическая версия древнего мифа о матери - земле в ее женской ипостаси - Умай-шеше. Уральский вариант этого мифа - хозяйка Медной горы. Идеальный женский дух является только к чистому душой безгрешному человеку. Таковым предстает Нуржан, в душе поэт, романтик. Философская подоплека этого мифопоэтического плана заключается в следующем - только любовь, только высокая мечта спасут мечтателя от холода отчуждения, одиночества, морального вырождения. Образ Снежной девушки, как известно, имеется и в японском фольклоре. Снежная девушка в повести противопоставлена Конкаю, она спасительница, вдохновительница высоких чувств (на архаическом семантическом уровне мифа она -демиург, покровительница искусств). Это полубожество имеет и земную ипостась - персонификацию в образе девушки, спасшейся бегством от преследований Конкая. С тех пор девушка безвылазно живет в горах, помогая путникам. С ней сблизился Нуржан в зимовке старика, колхозника. Городская девушка, одинокая красавица, эпилептичка, - еще одна земная ипостась Снежной девы. Всех их делает похожими драматизм вынужденного одиночества, неисправимая боязнь толпы, душевные травмы. Однако высокая мечта с ними. Снежные девы чисты, они не хотят жить мирской, бытовой жизнью. Они одиноки иррационально, их удел - мистическое пространство, а также манифестация в духовном мире таких романтиков, как Нуржан, творческое действие через их сознание.

Образы Снежной девушки и Конкая в прозе О. Бокеева талантливого прозаика, однако, оказались эстетически локализованными, они не вывели писателя на уровень универсальных обобщений, сюжетов и парадигм мирового духовного значения, как это произошло в творчестве Ч. Айтматова, Г.Г. Маркеса. Это, видимо, объясняется тем, что романтическая созерцательность и рефлективность (текучесть восприятия) героя в прозе О. Бокеева довлеет над философским, событийно-динамическим планами сюжета.

Человек - олень. Романтическая повесть О. Бокеева «Человек-олень» - одно из лучших произведений писателя. Непреодолимая оппозиция естественного, природного человека психологии отчуждения и индивидуализма (продукта технической, урбанистической цивилизации) - руссоистская, виталистическая концепция, получает своеобразное развитие в произведении О. Бокеева. Человек -олень, Актан, - это воплощение лучших гуманистических качеств, благородства, чистоты, честности, верности, любви к природе. Природу он воспринимает глубоко, трепетно, писатель наделяет своего героя созерцательностью, художнической натурой. Человек-олень в большой обиде на общество за состояние природы, однако, ему становится еще больней, когда весь аул откочевывает в райцентр. Без людей, присутствия человека горы, тайга как будто теряют часть своего естества. Одиночество - причина и фактор непрестанных размышлений Актана, углубляющегося психологического процесса в его душе. В конце концов дело доходит до психологического раздвоения - человек - олень и личность вступают в спор, и никто не может взять верх, человек не может доказать преимуществ цивилизации, олень не может обосновать смысл одинокой, одичалой жизни. Эта дилемма кажется неразрешимой, но только до поры до времени. Спор этот по существу философский, выходящий на уровень мировых онтологических проблем.

Одиночество Актана носит драматический характер, оно обусловлено комплексом безотцовщины, сиротского детства. За этим фактором, как тень, стоит сама история, гибель миллионов отцов на недавней войне. Этот исторический масштабный фактор, трагедия не только индивидуумов, но и групп народов, психологическим грузом - ощущением трагизма бытия передается по цепочке от поколения к поколению. Актан не может понять причин своей печали, а они носят внеличностный характер. Художественная символика в повести работает на каскад обобщений: аул скоропостижно перевезли в райцентр, как некогда кочевников, не спросись, загнали в цивилизацию. Как результат - повальное пьянство, умножаются смерти, прогрессирующе отражаясь в зеркале времени: погибает отец Актана, срывается на тракторе в реку лучший друг... Спасаясь от голодного мора тридцатых годов, казахи массами покидали Родину, уходя за кордон в Китай, Россию, Среднюю Азию. Легенда мифологизирует этот алгоритм странствия - ухода все дальше от отечества в поисках обетованной земли: в повести воспроизводится легенде о некоем Маметек-бие, который в поисках Жеруйы-ка, добрался-таки до страны, где нет зимы, царит изобилие, нет и смерти. Эта вечная мечта кочевников ~ найти на горизонтальной плоскости мира свой потерянный Золотой век—ярко характеризует глубинные парадигмы коллективной психологии номадов, общее ощущение своей потерянности и неприкаянности в условиях господства оседлой, технической цивилизации. История, какой бы немилой она ни была, властно требует интравертного развития человеческого вида. Актан - типичный кочевник, беглец, однако и он открывает для себя необходимость вживания в оседлый коллектив, в непонятный и пока чуждый социум. Встреча в горной пещере с диким человеком - оборотнем (своего рода Конкаем), которая едва не стоила ему жизни, открывает глаза Актану на гипотетический результат, максимум, ожидающий его в случае, если он выберет вариант затворнической жизни. Человек-оборотень предостерегает его:»...И если я умру сейчас, ты похорони меня, а сам уходи в долину. Уходи к людям. Бойся своего проклятого одиночества! Если ты и дальше будешь скакать здесь, по этим глухим горам, как дикий архар, то испытаешь мои муки. Моя судьба приведет к тебе, как одежда мертвеца, знай это».

Актан, в конце концов, уходит к людям. Он попадает в ловушку вдовы погибшего друга, тракториста. Нравственное раздвоение - результат клятвопреступления перед памятью друга мучительно и неразрешимо для него. Человек - олень теряет прежнюю духовную чистоту. Он входит в состояние психологической нормы, обычной для человека цивилизации,- состояние острого морального дискомфорта, несовпадения с регламентируемой нравственностью, долгом.

Подлость завклубом завершает долгое развитие Актана, он сбрасывает с себя роль человека-оленя и возвращается в социум, психологически «рождается» для существования в миру. Так не состоялось обретение героем в душе мифической земли покоя и гармонии - Жеруйыка, мечта осталась недостижимой, более того - душа погрузилась в новые противоречия. Отныне Актану предстоит разрываться между двумя женщинами, вдовой и Айгуль, которую он нежно любил.

При всей своей наивности и незащищенности руссоистский человек, Актан, почувствовал возможность альтернативного пути спасения - того варианта мира, покоя, которого достигла его мать ежедневно молясь Аллаху, а именно - чувства бога в глубокой медитации души. Однако религия чужда Актану, вера закрыта для него, - он молод, его властно влечет к деятельности, суете, хотя именно это он презирает больше всего. В многослойном символическом произведении выделен главный смысловой план - образ пещеры Таниркоймас, древнего шаманского культового центра, капища. Это сложный образ, аккумулирующий значение немыслимого, иррационального, запредельного покоя. О пещере рассказал Актану старик Асан, своеобразный аналог айтматовского Момына, сказочник, эпический повествователь: «Охватила меня в кромешной тьме блаженство, замер я, овеваемый нежной прохладой, и заплакал от неведомого и не испытанного доселе счастья».

Однако то, что открылось в пещере мудрому старику, прошло мимо глубин сознания человека-оленя, при всем своем одиночестве ориентированного на общество, бытийную деятельность, на идеалы обывательских устремлений, обреченного на круговерть самоанализа. Это нирваническое откровение немыслимого покоя, которое коснулось души старика, недостижимо для Актана: «И никому не смогу я рассказать о том, что совершил такое путешествие в мир смерти, где все чуждо для нас, но царит тишина, блаженство и благодать».

Когда Актан в свою очередь совершил поход в пещеру, он встретил там иное - человека - зверя, оборотня, а также соприкоснулся с возможностью лютой смерти. Такой вариант встречи с истиной для Актана не случаен, ибо в самых потаенных глубинах его души таится гнев. Так миф о Жеруйыке, земле обетованной, расщепленный на осколки в сознании мечущегося человека - оленя, теряя свою целостность, инварируясь в психологическом процессе индивидуализирующейся личности, бросает яркий характеризующий свет на современный сюжет с парадигматической основой о поисках утерянного Эдема. Потери Актана ощутимы и конкретны, он теряет свободу, горы, лес, избушку охотника, остроту ощущений, а приобретает нечто сомнительное - притязания женщин, злободневные проблемы деградирующего колхоза, агрессию спивающихся людей, и вместе с этим обусловленность вынужденной рутинной жизни, а также уникальную возможность духовной реализации в этих условиях. Казахстанский Алтай, горная речка Акбулак, заброшенный казахский аул в горном ущелье такой выступает природа в повести О. Бокеева. Из животного мира главными персонажами являются в «Человеке-олене», олени, маралы. Отношение главного героя - бокеевского произведения, Актана, к природе, к живому миру рыб и зверей, по сути своей говорит о неразрывном единстве, как автора, так и его любимых героев с природой, о любви и доброте человека ко всему живому.

Глобальный, космический размах исповедально-философских обобщений придает размышлениям героя проблемную глубину, напоминая нам ученые труды Вернадского и Казначеева, фантастику Бредбери и братьев Стругацких. На лирйко-философской ноте, проникновенно размышляет герой повести Бокеева: «Хватило ума понять - хотя и прозвали его Зверем, - что не переменится он в таинственной, не проглядной глуби своей души, как бы не перемещали его по земле; знал он, что главным и ничем не заменимым для него останется высь небесная над Алтаем, чувство полета и холодная горная вода из речки, которая вполне утолит его жажду».

Произведение О. Бокеева представляет типичную повесть с крепким сюжетом, цельную по идейному замыслу и четкую по композиции и обрисовке образов.

В повести Оралхана Бокеева жители маленького, в шестьдесят дворов, горного казахского аула чуть ли не в одночасье покидают его, потому что наступающая цивилизация не оставляет места для жизни таких отрезанных от мира заброшенных уголков жизни. Один только Человек - олень остается сторожем и жителем покинутого аула Аршалы. Только для него Ар-шалы - центр мира, для него, как совсем недавно и для старика Асана, вся Казахия и начиналась и кончалась аулом Аршалы. Действительно, на восток от Аршалы кончалась земля казахов и начиналось Зарубежье.

Актан чувствует себя неотъемлемой частью своего аула, заброшенного рудника на мертвом Синем озере. «Кокколь прятал свои загустелые помертвевшие воды под лохмотьями тумана. Человек-Олень, обладая сердцем чутким и беззащитным, всегда бывал подавлен подобным зрелищем ветхости, заброшенности и забвения. Душа его скорбела, но все равно властная сила призывала его сюда, и он часто навещал мертвый рудник у Синего озера. И если хотя бы месяц он не бывал здесь, то чувствовал томление и беспокойство.

Может быть, в смутных размышлениях находил он свою судьбу сходной с судьбою этого кусочка казахской земли на берегу Кок-коля - Синего озера, пограничные воды которого разделяют Казахстан и чужую страну...» Образами, олицетворяющими современную цивилизацию, являющуюся ее продуктом, ее отношением к мирозданию, которые на чаше весов нашего сознания как бы уравновешивают наивную простоту непосредственности и сложное порождение урбанистического мировоззрения, являются в повести О. Бокеева Актан и Кан.

Братом по духу и образу жизни самой природе приходится Актан. Во-первых, имя его многозначно. Оно - составное. Слово «ак» означает белый, честный, чистый, бесхитростный, молоко, белок, невинный. Тан - это заря, рассвет, то, чему можно удивляться, изумляться. Во-вторых, он еще имеет прозвище - человек-олень, и еще - зверь. Актан одного, послевоенного, поколения с автором. Дитя вдовьего аула, он единственный, у кого в ауле возвратился с фронта отец. Шестьдесят мужчин ушло из аула, пятьдесят не вер-нулось. Но на самом деле, не возвращается и отец, без вести канувший в горах, сразу же после возвращения. В душе только Актана сохраняется детство, любовь к сказкам дедушки Асана. В том далеком детстве навсегда запали ему в душу маралы, их битвы за любовь, поэтому-то и прозвали его человеком-оленем. Неразрывная связь с природой кажется ему тем смыслом, ради которого стоит жить. Может показаться, что есть в этом образе жизни что-то руссоистское.

Но Бокеев далек от восхищения и созерцания природы, он требуют к ней внимательного, но активного действенного отношения. Полный тревог за нее, он понимает, что возврата к аршалы уже нет. Время пасторального уединения с природой, как ни жаль, давно уже кончилось. Но в то же время в произведении чувствуется гражданский пафос автора, его совесть, обращенная ко всему человечеству, призывающая бережно относиться к природе, к ее красоте и богатству, охранять ее от умерщвления и запустения.

Актан противопоставлен такому персонажу, как Кан. Кан в повести О. Бокеева - опустившийся человек. Кан учился в столице, заведовал отделом культуры в районе, откуда его выгнали за пьянство. Алиментщик, бросил жену и детей, работает завклубом в Орели, в ауле, в который переехали жители Аршалы. Смысл жизни его - в наживе. Рвачество, равнодушие к природе и к людям, ко всему, что не несет ему прямой выгоды, вот его типичные черты. От него исходит зло, во всяком случае, для Актана.

Еще одна важная черта, выделяющая произведение Бокеева. Это использование мифов. Та исповедально-пронзительная нота, позволяющая создать национальную картину мира, рождается из народного фольклорного пласта, который живительными соками питает повествование Бокеева. Легенда о Маметек-бие - это символ недостижимой мечты, Таиланд, в который собирался перекочевать со своим родом бий Маметек, да умер.

Здесь уместны слова Ч. Айтматова: «Энергия мифа - это, можно сказать, то, что питает современную литературу огромной первозданной поэзией человеческого духа, мужества и надежды... Миф, включенный в реализм и сам ставший реальностью, жизнеощущением человека, - свежий ветер, наполняющий паруса времени и литературы, устремляя их к бесконечному горизонту познания истины и красоты».

Причем, очевидно, что в мифотворчестве О. Бокеев идет не за русскими мастерами экологической прозы, Астафьевым, Распутиным, Васильевым, а именно за Айтматовым, не случайно, аналогий того же «Человека-оленя» с «Белым пароходом» больше, чем с любым другим произведением, за исключением «Отца-леса» Анатолия Кима.

Творчество О. Бокеева - заметное стилевое явление в казахской литературе последних трех десятилетий. В произведениях О. Бокеева субъективизация повествования сказалась не только в стремлении эмоционально окрасить изображаемое, но и стать «соучастником» всего, что происходит во внутреннем мире персонажей. Лиризм прозы Бокеева не является только синонимом эмоциональности и поэтичности. Он выступает как выразительное начало, противостоящее былой описательности, присущей многим писателям тех лет.

Джуанышбеков Н. Оралхан Бокеев.- Алматы.- 2006