|
О СЕБЕ За свою жизнь я великое множество раз заполнял листки и соответственно столько же раз представлял свою автобиографию, напечатанную на одной-полутора страницах. Больше же ничего не писал о себе. Если читатель что-нибудь знает о моей биографии, то только из моих стихов. Иногда, правда, к моим сборникам прилагался еще список изданных книг... Разумеется, это не потому, что мне нечего рассказать о себе. Если даже отбросить из прожитого мною полувека детство и то останется целая жизнь. А сколько исхожено путей-дорог и сколько пережито. Конечно, в наше время научных и технических открытий, когда электронно-счетные машины могут объять необъятное, подсчитать, сколько тысяч верст прошел человек за свою жизнь, нетрудно. Однако узнать, сколько пережил он на каждом метре своего жизненного пути,— это, мне кажется, не под силу ни одному мозгу, будь он человеческий или электронный. Гениальные люди, которые, описывая свою жизнь с рождения, оставили по нескольку томов своей биографии,- и те вряд ли смогли рассказать обо всем пережитом. Поэтому меня, обыкновенного смертного, чья жизнь ничем особенным не отличается от многих других жизней, вполне устраивает тот «личный листок по кадрам», в объемах которого и в пределах ставящихся им вопросов я привык рассказывать о себе, когда обо мне хотят что-либо узнать. Пусть не будет исключением и этот случай, когда меня попросили написать «О себе» для настоящего издания. Итак, родился я в нынешнем Тайпакском раине Уральской области, в степном местечке Жиланды. Ранее в анкетах я указывал и название сельского Совета, к которому относится Жиланды, но это наименование столько раз менялось, что сейчас я уж, право, не знаю, на каком остановить свой выбор. И хочу тут же объяснить значение слова Жиланды. Оно имеет двоякий смысл: «Змеиное» и «Слезливое». То и другое удивительно точно характеризует это местечко. Почему «Змеиное» — думаю, это и так понятно читателю: было много змей. Что касается второго значения слова, то представьте себе небольшую речушку, с трудом выжимающую из себя, как слезинку, воду весной и совсем пересыхающую летом. Отсюда читатель может догадаться и о жизни моих сородичей, которые и в прямом и в переносном смысле дрались за воду и молили бога о ней. Не был исключением в нужде и мой отец Мулдагалий, бедный, тихий и неграмотный скотовод, как говорили мне о нем. В характеристике отца ссылаюсь на высказывания других потому, что, когда он умер, мне было чуть больше года, и, естественно, я не смог порадовать его даже своим первым обращением к нему — словом «папа». Итак, я уже ответил и на второй вопрос, касающийся своего социального происхождения. Год рождения? Пишу — год 1920. Почему говорю «пишу»? Дело в том, что в то время в наших аулах акт рождения не регистрировался и метрические выписки не выдавались. Все это заменяла память родителей. Между прочим, в определении точной даты моего рождения у меня с матерью было однажды небольшое расхождение. Это случилось тогда, когда в 1935 году нужно было мне вступить в ряды Ленинского комсомола. При этом вышло так, что я, оказывается, лучше матери знаю, когда я родился... Национальность — казах. Горькое прошлое моего народа и его радостное настоящее натолкнули меня на мысль написать поэму «Я — казах!». Она несколько раз переиздавалась в Алма-Ате и Москве на казахском и русском языках. Как я уже обмолвился выше, являюсь воспитанником комсомола и первый раз свою автобиографию написал, вступая в него. С его рекомендацией пришел в партию. С 1942 года состою рядовым великой армии коммунистов. Раз я уже употребил военный термин, то сразу надо указать на одну из самых для меня ярких Страниц моей жизни — на годы службы в рядах Советских Вооруженных Сил с 1940 по 1947 год, куда входит и участие в Великой Отечественной войне с первого до последнего ее дня — рядовым артиллеристом, комиссаром батареи и военным журналистом. После войны, занимаясь поэтической деятельностью, одновременно работал на разных штатных должностях — в редакциях республиканских газет и журналов, а также в аппарате Союза писателей Казахстана. Первое мое стихотворение появилось в газете в 1939 году. Оно называлось «Ленин жив». Помню, в день его выхода я с раннего утра несколько часов простоял у ворот Уральской городской типографии, где печаталась газета. Первый сборник стихов вышел ровно через десять лет — в 1949 году и назывался «Песни победы». С тех пор на казахском языке и в переводе на ряд языков народов СССР издано около 30 моих книг. Что еще? Буду продолжать отвечать на вопросы анкеты. Да, правительственные награды имею. Своим конституционным правом избирать и быть избранным пользуюсь в полной мере. Если говорить о моем поэтическом кредо, я за то, чтобы поэзия, как и вся художественная литература, была глубоко гражданственной, чтобы она была мужественной, как солдат, нежной, как женщина. Другое дело, что эти высокие качества стиха как любовь красавицы, которая не всеми завоевывается. Гениев и наставников признаю, богов — нет. Живу в Алма-Ате, горжусь этим одним из самых прекрасных городов мира, зеленым городом-садом, расположенным у подножия величественных снежных вершин Алатау, дышащим летом прохладой гор и многочисленных арыков. Но больше всего люблю степь, ее уходящие далеко за горизонт безбрежные просторы, зеленые луга и море золотых колосьев. А какими могучими и звонкими бывают ночные степные голоса! Песни одного аула сливаются с песнями другого, а расстояния между казахскими аулами, даже самые близкие, обычно исчисляются километрами и даже десятками километров. Степь для меня как душа моего народа: щедрость и раздолье, гордость и откровенность — у нее все на виду. Она меня всегда окрыляет и радует. Вот, пожалуй, все, что можно было вкратце рассказать о себе. Еще кое-что читатель может почерпнуть из стихотворения «Приложение к анкете». И вообще, лучше и полнее всего о поэте может рассказать его поэзия. ...Приведенные выше строки написаны мной несколько лет тому назад по просьбе издательства «Художественная литература» в связи с выпуском моей книги по серии «Библиотечка советской поэзии». Что еще о себе можно добавить к сказанному? Поэзия нередко ведет разговор с читателем от первого лица — от лица авторского «я». Это прямое и открытое «я» стало лирическим героем многих моих произведений, в том числе и поэмы «Мой тебе поклон»: Я находился в центре всех событий, Разумеется, в данном случае «я» представляет не столько личность автора, сколько собирательный образ советского народа, конкретнее — образ героического поколения, быть составной частью которого выпала доля и мне. Собственно, в той же поэме понятие «я» зачастую подменяется тождественным ему понятием «мы». Мы — это споры, огненные чувства, «Я» как лирический герой способно приобрести общественное звучание, способно надолго завоевывать сердца лишь в том случае, если оно сумело стать полпредом тревог и размышлений, судеб и надежд большинства современников. И хотя это прописная истина, я в поэме «Родная земля» счел необходимым повторить ее вновь: К заботам века я ищу дороги, Может быть, повтор этой истины был вызван тем, что в ней наиболее четко, наиболее исповедально воплотились мечты, заботы, идеал и самого автора. Хочу уточнить, что к беседе с читателем от первого лица я прибегаю чаще всего в тех случаях, когда речь идет о событиях, свидетелями или участниками которых являлись или я сам, или все мое поколение в целом. Естественно, некоторые мои произведения поэтому приобретают легко различимые черты биографичности, хотя и поэтическая судьба, как правило, гораздо сложнее судьбы личной, что и вызывает к жизни великое множество иных литературных приемов. И все же, в конечном итоге, «я» — нестареющая авторская уловка, верный способ наиболее свободного общения сердец. Как уже сказано выше, родился я в маленьком местечке Жиланды. Но увидеть родимый край воочию мне было суждено лишь в 1961 году… Дело в том, что год моего появления на свет совпал с печально знаменитым в степях голодным годом, и мои родители, чтобы сохранить и детей, вынуждены были сняться с привычных для них мест... Ни облика самой Жиланды, ни даже крошечных воспоминаний о ней не сохранило младенческое восприятие мира. И все же, когда спустя сорок лет я встретился вновь с моей маленькой родиной, она вдохновила меня на создание поэмы «Родная земля». И тут я должен назвать еще одно свое произведение — поэму «Судьба вдовы». Люди, населяющие поэму, населяли когда-то любой казахский аул, все происходящее с моими героями случалось тогда в реальной жизни со многими. И тем не менее типичность этого произведения обусловлена, как мне думается, отдельными деталями моей личной биографии. Так, сам я, подобно моим персонажам, являюсь выходцем из рода Кул, а главная героиня поэмы Айша наделена многими чертами моей матери. Действительно, мать моя, подобно Айше, с четырьмя детьми на руках сполна испытала трудности и лишения вдовьей доли. Великий Октябрь дал простой казашке человеческие права, приобщив ее к строительству новой жизни. Незаурядная энергия и пламенный энтузиазм привели уже немолодую женщину в ряды коммунистов, сделали ее соучастницей грандиозных преобразований, прокатившихся по родной земле. У героини поэмы «Судьба вдовы» был младший сын, который И к ней лицом прижался нежно. Признаюсь, детство мое во многом схоже с детством этого постреленка. Я вырос без отца. И за это отсутствие в ранние годы жизни «обид и горя» я навсегда благодарен как воле и характеру моей матери, так и отцовской щедрости ко мне нашего советского строя. И все-таки как я завидовал тем сверстникам, у которых были живы отцы! Каким взглядом провожал я кого-либо из приятелей, когда тот с криком «папа идет!» бросался навстречу всаднику и спустя мгновение гордо занимал его место в седле... Как сказано об этом в «Приложении к анкете», стихами я стал увлекаться очень рано с легкой руки моей матери. В молодости она славилась в ауле и его окрестностях тем, что не раз принимала довольно успешное участие в импровизированных поэтических состязаниях — айтысах, посещать которые перестала лишь после смерти отца. Но и потом по вечерам, когда случилась редкая свободная минута, мать сажала меня к себе на колени и, оставаясь наедине со своими думами и печалями, тихо напевала какие-то строки, исполненные глубокой грусти. Она знала наизусть многое из казахского эпоса — этого шедевра народного творчества. Позднее я не раз вспоминал: Жадно пил я сказанья Когда мне было лет шесть или около того, Мать стала брать меня с собой в школу по ликвидации неграмотности — в ликбез. Взрослые люди с большим трудом приобщались к чтению и письму, и мне, мальчишке, легко, как забава, дались тогда и арабский алфавит, и умение пользоваться им на деле. Вскоре мать стала выписывать и получать журнал «Айел тендиги» («Равноправие женщин»), который и стал первым моим окном в большой мир. И вот в 1930 году я уже не с матерью, а самостоятельно впервые отправился на виду у жителей аула в Кзылжар в школу крестьянской молодежи — ШКМ. Первые стихотворные опыты мои стали появляться в школьных стенных газетах, когда мне было лет тринадцать-четырнадцать, а первые публикации в печатных органах относятся, как я уже говорил выше, к 1939 году. К тому же 1939 году относится и мое первое выступление перед большой аудиторией с чтением собственных стихотворений. Произошло это на объединенном слете молодых литераторов Уральской и Гурьевской областей, на слете, состоявшемся накануне Второго республиканского съезда писателей. Помню, для проведения слета прибыл из Алма-Аты замечательный казахский поэт Касым Аманжолов. И хотя я обладал довольно сильным и звонким голосом, мне ни слова не удалось расслышать из прочитанного тогда мной стихотворения «Будем же петь, товарищи!», мне запомнить тогда не удалось того, как сошел я с трибуны в зал... В 1940 году, будучи призван на действительную службу, я увозил с собой на дне самодельного чемодана несколько тетрадей со стихами, которые, впрочем, в один из первых дней войны сгорели во время бомбежки. Я сейчас вспоминаю здесь об этом не потому, что те погибшие стихи обладали какими-либо художественными достоинствами... И все же были они одной из троп на моем непростом пути к поэзии, и все же живут они в моем сознании как стихи, погибшие на войне. Впоследствии я обращался к человеку будущего: Не осуждая нас, Четвертый час утра 22 июня 1941 года я встретил на нашей западной границе в должности заместителя политрука батареи 28-го гаубичного артполка 28-й танковой дивизии, которой командовал полковник И. Д. Черняховский... В те дни, разумеется, было не до стихов. И, однако, спустя год меня — тогда комиссара батареи — неожиданно направили на службу в редакцию фронтовой газеты «За Родину», при которой должна была выходить и казахская газета «Отан ушин». До сих пор удивляюсь, почему командование остановило тогда свой выбор на мне. И тем не менее вместе с тремя другими товарищами - тоже новичками в газетном деле — мы горячо взялись за работу. Мы впервые в истории нашей печати готовили выход казахской военной газеты, вводили в родной язык новые слова и понятия, новые армейские термины или их эквиваленты. И в результате газета приобрела широкую известность среди солдат-казахов. Ради этого результата не щадили своей энергии и таланта ныне известный поэт и ученый Сагингали Сеитов, наш старейший журналист Ахмет Ельчибеков, основатели газеты Сапар Есбатыров и Зейнолла Садыков, а также ее первый редактор Карим Усманов. Я останавливаюсь на этом так подробно потому, что работа в газете повлияла в дальнейшем и на мою личную судьбу, и на судьбу всего моего творчества. Ведь не случайно жизненной школой для молодого поэта явилось тесное общение в кругу редакционных забот с такими литераторами, как Михаил Матусовский, Александр Исбах, Борис Изаков, Борис Бялик, Николай Кружков, Татьяна Чугай, Иван Свистунов. Подолгу сотрудничали в газете «За Родину» Михаил Светлов, Сергей Михалков, Степан Щипачев, Маргарита Алигер. Рядом с ними, в татарской газете, трудились писатели Хатиф Усманов, Шараф Муддарис, Гумер Насри; в узбекской газете — Назармат Игамназаров, Адхам Хамдам. А сколько было вокруг латышских, литовских и молдавских литераторов! Словом, редакция газеты «За Родину» объединяла вокруг себя дружный, боевой многонациональный коллектив, в котором было чему учиться. Кроме того приезжали на фронт и оказывали нам творческую помощь казахские писатели Аскар Токмагамбетов и Альжаппар Абишев. На фронте я встретился и подружился с крупными представителями нынешней казахской поэзии Хамидом Ергалиевым и Халижаном Бекхожиным. Тогда же вновь вспыхнул во мне угасший было огонек поэтического дерзания. Собирая срочный материал на переднем крае, просиживая ночи над очередными номерами газеты, я все чаще и чаще стал обращаться к стихам. Нередко это были задания самого редактора: дать столько-то строк о стойкости и героизме, о любви к Родине и ненависти к врагу! И я честно выполнял эти боевые задания! Несколько стихотворений тех лет я впервые включаю в книгу своих произведений. Мне трудно судить сегодня об их художественности, но чем дальше уходит время грозных боев, тем все более дороги мне суровые и прямые стихотворения-солдаты, раскрывающие роль моего поколения в великой борьбе и победе нашего народа — да найдут они и ныне своего читателя и ценителя! Не могу представить свое творчество над временем или вне его — этому чувству учился я у поэтов старшего поколения. Не могу представить свое творчество в хвосте у времени — этому заново учусь я у нашей талантливой поэтической молодежи. Ее острое восприятие действительности, ее смелые поиски и интересные находки всегда радуют и увлекают меня. Однако должен заметить, что труд поэта состоит не из одних лишь удач и взлетов. Неизвестное может привести к ошибке, но и в этом случае мы не должны отступать от своего идеала, от своей общественной позиции, от интересов передовой советской литературы. Я подлости Короче, я за смелость и поиск, за новизну и оригинальность, но против — версификаторства и модничанья, против попыток напялить на поэзию мини-юбку, против дешевого расчета на популярность. Поэзия — это всегда прекрасное. Но, как известно, красота бывает и внешней, и глубокой, и умной, и обманчивой. Вот и получается, что поэты, создавая подлинно прекрасное, должны обладать, очевидно, могуществом богов. Все это так, но... Я рифму к рифме подбираю строго, Всякий раз, составляя книгу избранных произведений, я подолгу терзаюсь в сомнениях. Казалось бы, все предельно ясно, речь должна идти о лучшем из созданного, а слово «избранное» недвусмысленно говорит само за себя. И все же как определить это «самое лучшее» в творчестве своем? И справедливо ли подходить к некоторым ранним вещам с меркой сегодняшнего мастерства и опыта? Наконец, должны ли иные из стихотворений предвоенных и военных лет — пусть даже не во всем совершенных — предаваться забвению при жизни автора и ждать посмертного дня, несмотря на то, что они вправе и сегодня занять принадлежащее им место в великом строю рядовых непобедимой армии слова? И я стремился к тому, чтобы каждый период моего творчества получил справедливое представительство в этой книге. Ряд ранних произведений был специально для этого переработан и заново переведен на русский язык. Много раз выходили мои книги на русском и на языках народов СССР. Я отношусь к моим переводчикам, к моим собратьям по призванию с чувством глубокой признательности и большого долга перед ними. Я горжусь своей дружбой с ними, дорожу их высоким творчеством и их мнением обо мне. Имена некоторых из них украшают эту книгу. И я знаю, что известные русские поэты заняты переводом нашего творчества не по обязанностям ремесла или заботы о хлебе насущном, а, главным образом, потому, что они видят в этом высокую миссию великой русской литературы. Сердечное им спасибо за это! Мне много было оказано внимания и доверия со стороны моих коллег по перу, моего народа, Моей партии. Скромные заслуги мои в Великой Отечественной войне и в творческом труде замечены и отмечены в полной мере. Мне остается одно — работать и работать, чтобы быть достойным этого внимания. Неспроста родовым я и прочим законам Радость поэта, боль поэта, жизнь поэта — в творчестве, посвященном народу. И не мне судить о том, каково оно, это творчество. Так склонись же над страницами этой книги, читатель, верша вместе со временем честный и нелицеприятный суд над ними! Джубан Мулдагалиев. |