Чем крупнее поэт, тем больше принадлежит он всему человечеству. Таков Магжан, занимающий свое прочное место в элитарном ряду художников слова.
Впечатляет его поэтический подвиг. Судьба отвела ему для творческой работы всего лишь пятнадцать лет. Остальные годы его сорокачетырехлетней жизни, за вычетом детства и отрочества, проходили в сталинских тюрьмах и лагерях, откуда поэт не вернулся. За это короткое время он сделал себе имя. И еще кое-что. Не каждому таланту суждено определить тематику и проблематику литературы на долгие годы вперед. Даже будучи под строжайшим запретом его творения подспудно влияли на поиски национальной литературы. Теперь, в условиях свободы творчества у созданного им неповторимого поэтического контекста открылось как бы второе дыхание. И его поэзия простирает крылья по просторам многих стран.
Профессор Хайролла Махмудов, татарин по национальности, точно подметил: «...Влияние Магжана Жумабаева не ограничено национальными рамками. Магжановская поэтическая культура, его высокое мастерство благотворно сказались не только в казахской поэзии, но и в творчестве известных представителей и других тюркоязычных народов (татар, узбеков, башкир)».
Видишь, расстилается широкая степь...
Лицо ее зеленым шелком трав покрыто;
Вон горы до небес, там - воды слаще меда,
Вот она моя мать, она мною разрешилась!
(«Луне», перевод А. Жовтиса).
Эти строки настолько полюбились классику татарской литературы Галимжану Ибрагимову, что он взял их эпиграфом к своему роману «Дочь казаха».
В дальнем зарубежье великий казахский поэт хорошо известен в Турции, где были проведены «Магжановские дни». По проблемам творчества Магжана Жумабаева там ведутся исследования, пишутся диссертации. Словом, до последнего времени в Турции поэта почитали больше, нежели на его Родине. Этому есть свои причины. Еще в юности Магжан шлет поэтический привет «далеким близким», как он именовал народ тюрков. Когда не на шутку разыгралась национально-освободительная война тюрков во главе с Кемель-пашой, турецкая тема особенно громко зазвучала в творчестве Магжана.
К русскому читателю Магжан приходит в наши дни. Пока мы не располагаем сведениями, публиковались ли при жизни Магжана его стихотворения в переводе на русский язык. Известно, что его учитель, ректор Московского литературно-художественного института поэт Валерий Брюсов называл Магжана «казахским Пушкиным». В последующие годы, когда поднялась сталинская кровавая буча, Магжану Жумабаеву в «Литературной энциклопедии» прилепили клеймо «буржуазного националиста». Даже Николай Бухарин не преминул обрушиться с критикой на одно из стихотворений поэта («Железная дорога»). Судя по содержанию бухаринской филиппики, ее автор не был знаком с самим стихотворением, иначе он, тонкий ценитель поэзии, не мог пройти мимо экологической идеи магжановского поистине провидческого творения. Магжан одним из первых в мировой поэзии возвысил свой голос против негативных, а то и просто разрушительных последствий урбанизации.
Подлинный, не искаженный, не препарированный методом соцреализма, Магжан предстал перед нами во всей полноте и величии лишь в наши дни. Магжан был в сложных отношениях как с царской, так и с красной империями. Отсюда в его творчестве - особое свойство, которое по прошествии времени стало насущно необходимым для формирования новой ментальности Казахстана. Лишь благодаря таким отверженным, нашим духовным предшественникам как Магжан, мы яснее осознаем выбранный нами новый путь - самый верный.
Магжан Жумабаев - национальный поэт, один из тех немногих, кто достоин носить это звание, (правда, слово это давно вышло из употребления и почти было забыто у нас). Магжан не числил себя поэтом класса-гегемона, как Сакен Сейфуллин или Сабит Муканов. Не до конца выражали его поэтический облик и такие определения, как «народный акын», «народный писатель». Он действительно национальный поэт, выразитель дум и чаяний всех слоев казахского общества, родов и племен, социальных классов, групп и прослоек.
Поэт от бога, Магжан Жумабаев был крупным ученым своего времени. Кто из среды азиатских мыслителей имел высшее духовное и светское образование, кроме как Магжан Жумабаев? Медресе Галия, дававшее не только религиозное образование, Омская учительская семинария, которая по праву назывался Сибирским университетом, сделали его интеллектуалом высокой пробы. Плюс ко всему этому Магжан прошел большую эстетическую школу в Московском Литературно-художественном институте, возглавляемом одним из ведущих поэтов серебряного века Валерием Брюсовым. Поэт и ученый-педагог Жумабаев преподавал в московском вузе уже в советское время, пока разрешали, учительствовал постоянно. Находясь в сталинских лагерях, освоил квалификацию фельдшера. В начале двадцатых годов им была написана книга «Педагогика», которую в свое время называли казахским Евангелием. По своему значению этот труд может быть сравним лишь с «Гаклией» - духовным завещанием Абая. Магжан Жумабаев усердно изучал марксизм, переводил Ленина, Горького. С молодых лет, засучив рукава, работал на общественном поприще. Свой первый поэтический сборник «Шолпан» («Венера») он выпустил в 1912 году, когда ему было всего девятнадцать лет. Читая сборник, поражаешься неизмеримому богатству внутреннего мира молодого автора, аксакальской зрелости юной души, в которую рано слишком рано проникла тревога за все, что творится в этом беспокойном и сумасбродном мире. Сборник открывается стихотворением не на любовные темы, а на тему с характерным названием: «Мой народ».
По сравнению с другими народами, казахи тех времен безнадежно отстали, и беда даже не в этом. «...Казахи довольны собою вполне!» - возмущается молодой пиит. Магжан видел, что общество разделено на классы. В своей книге Магжан называет богатого - баем, бедняка - кедеем. В стихотворениях «Шын сорлы» («Настоящий бедолага»), «Бір кїні» («Однажды») он точно определяет полюса их существования. Лирический герой на стороне слабых и беззащитных, у которых над головой не светят звезды, впереди не маячат огни. В обрисовке реальностей тех лет у него расхождение с пролетарскими поэтами не наблюдается. Расходится же он с ними в выводах. Магжан не жаждет крови, не призывает бичевать баев. Классовая, т.е. братоубийственная гражданская война для него немыслима. Магжан призывает всех к иной борьбе - за достойную жизнь. На его взгляд, казахам следует сплотиться в борьбе с вековой отсталостью, приложить максимум старания и энергии, чтобы сравняться с высокоразвитыми цивилизованными странами.
Теперь очевидно, что в анализе социальных отношений Магжан был дальновидней официальных идеологов, и, в отличие от них, не выдвигал классовость на первое место.
Пафос всех его прижизненных поэтических сборников - казанского (1922), ташкентского (1923), включая и «Шолпан» - заключается в поисках пути, который бы вытащил казахскую нацию из патриархальной ямы и приобщил к жизни и ценностям цивилизованного мира.
* * *
Если «поэт в России больше чем поэт», то его роль в Казахстане традиционно универсальна. Далеко не случайно, что казахская литература со времен Абая становится учительской, и это ее качество получает закономерное воплощение в призыве Ахмета Байтурсыпова, Мир-Якуба Дулатова: «Оян, ќазаќ!» («Проснись, казах»).
Начало поэтической деятельности Магжана Жумабаева проходит под решающим воздействием этого призыва-мольбы. «Если народ разбужу я стихами, Горе отступит...» - пишет Магжан («Мое желание», перевод Л. Степановой).
Правда, еще не совсем было ясно, что же делать казаху после того, как он проснется, и Магжан осознал это раньше других. Отсюда у него мотивы, доселе нехарактерные для казахской поэзии: то щемяще-печальные, то героико-патетические. С одной стороны, он заражается предчувствием символистов, что Россия - перед бездной. Я вижу пал Русью далече Широкий и тихий пожар, - тревожится профетически настроенный Александр Блок.
Это не в меньшей мере ужасало и казахского поэта, так как он знал, что северный циклон неизбежно разбушуется и в казахских степях. Потому Магжан вслед за Константином Бальмонтом почти молитвенно шептал: «И меня ты, смерть, убаюкай...»
Поэта обуревали чувства надвигающейся катастрофы. Магжан вполне осознавал это. Ни в коей мере нельзя было допустить, чтобы революция пошла по пути беззакония и произвола. Но он надеялся на лучшее, на добрый, счастливый исход. Из-под пера поэта выходили строки, проникнутые пафосом борьбы, как стихотворение «Я верю молодым», а в его поэмах главными персонажами выступали героические личности: Абылай хан, Кенесары, Батыр Баян. С надеждой на большое будущее для своего народа он встретил обе русские революции - и февральскую, и Октябрьскую.
Февраль и Октябрь вдохновили поэта на создание прекрасного символа - образа Ангела с алмазными крыльями. В стихотворении «Свобода» он так и величает революцию. Однако Ангел, ненадолго прилетев на землю, вновь покидает ее. Люди оскорбили небесного гостя. Остановившись на время, подивившись чуду из космоса, они вернулись к своей жестокости и с новой силой начали проливать потоки крови.
Стихотворение Магжана обращает внимание, по меньшей мере, на два момента. Во-первых, Магжан, в отличие от многих казахских поэтов избегает односторонней оценки революции. Для него она перестает быть «новой зарей», вслед за которой наступают светлые, добрые дни. В этом проявилась глубокая историческая и национальная дальновидность большого поэта: демонические силы одержали верх, и Ангел Свободы надолго покинул вздыбленную и окровавленную страну.
Во-вторых, и этот момент главный, - читая стихотворение «Свобода», мы невольно начинаем сопоставлять ситуацию 1917 года с сегодняшней действительностью. Вновь на территории бывшего Союза идут коренные преобразования. К чему они приведут? Раздумья и сомнения Магжана вписываются в наши мысли души и чувства и становятся частью наших забот и тревог.
Как и Магжан, мы не хотим, чтобы Ангел Свободы снова покинул земные пределы. А чтобы желание наше сбылось, необходимо отстоять те принципы, на которых зиждется динамика новой действительности. Мечты Магжана были связаны с идеалами гражданского общества. Поэт был готов испытать любые страдания, дабы отстоять свое «я». Оставаясь самим собой, он не просил у судьбы снисхождения. Магжан как поэт противостоит государственно-бюрократической, тоталитарной и всякого рода другим устройствам, которые растаптывали индивидуум, суверенность личности, ставя ее под неусыпный и жесточайший контроль государства и его идеологических догматов.
Магжан дорожил внутренней свободой и никогда не завидовал конформистам, создававшим свои произведения на потребу конъюнктуры. Он счастливо избежал мутации поэтического сознания - превращения его в рупор политической агитации, в жанр публицистики, «стихотворного журнализма». Магжан не изменял своему таланту, уникальному в своем роде. Как верно подметил ученый-физик, «Лунную сонату» мог сочинить только Бетховен, «Я помню чудное мгновение...» - только Пушкин, а открыть нейтрон не только Чедвик. Один из шедевров лирической поэзии «Целуй меня, моя милая» мог создать только Магжан, поэт свободы и свободной любви.
Можно представить себе изуверство и масштабы той безжалостной и слепой экзекуции, если в 1938 году в своих предсмертных показаниях Магжан пишет о себе следующее: «Находясь в лагерях, Соловецких и Свирских, в течение семи лет у меня примерно с 1931 года постепенно появилось полное безразличие к своему прошлому...»
Мы теперь знаем, как вырываются такие признания, напоминающие галилеевский синдром. Но мы помним так же, что напоследок изрек Галилей.
Магжан не отрекся от себя, от своих убеждений и в тот период, (согласно его показаниям) хотел «влиться в советскую струю». Он не был врагом Советской власти, как и не был сторонником лжи, которая все более обволакивала эту власть. Магжан был искренним, когда воспевал Красное Знамя.
Чей он, этот багряный флаг?
Он горит теперь над тобой,
Азиатский мой край родной,
Затерявшийся в пестрых горах.
Твой он, Азия! Твой, казах/
Чей он, кровью окрашенный флаг?
Тех, кто знал лишь одну судьбу,
Уготованную рабу,
Кто страдание знал и страх...
Это знамя твое, казах!
(Перевод А. Жовтиса)
Магжан как национальный поэт вполне последователен и в просоветских своих стихотворениях. Неуклонно следует призванию национального поэта, выразителя дум и чаяний всех слоев казахского общества, рода и племен, социальных классов, включая и богатых. Красное знамя Магжан доверяет держать не кедею или баю, а казаху вообще, кем бы он ни был, к какому бы классу и прослойке не принадлежал. Слова «Это знамя твое, казах!» стали рефреном данного стихотворения.
Иначе говоря, социальная тема у Магжана обретает национальный колорит.
Этой правде поэт был верен до конца. Магжан - единственный среди поэтов, кто высмеял сталинщину, когда она только зарождалась и набирала силу. На этом стоит остановиться подробнее.
В 1925 году в газете «Еѕбекші ќазаќ» была опубликована поэма-сказка Магжана Жумабаева «Жусуп хан». События в ней переносятся в Персию. Произведение по жанру относится к версии известной повести азербайджанского писателя Мирзы Фатали Ахундова (1812-1878). У него Жусуп хан - герой положительный, творит только добро, строит каналы, просвещает народ. Магжан знал, что азербайджанский писатель в свою очередь позаимствовал идею повести из «Тысячи и одной ночи», из сказки «Сон наяву, или Калиф на час». Но магжановский Калиф на час оказался иным. Его Жусуп становится самым кровожадным правителем на свете. Не успел он сесть на трон, как пошли сплошные казни и аресты. Жусуп, читаем мы в поэме-сказке, снимал головы людей, словно «срезал пуговицу». В течение десяти дней своего пребывания на престоле он успевает погубить столько людей, что трупы их приходилось вывозить, словно «навоз». Все произведение пронизано скрытой издевкой над так называемым красным террором. Конечно, не в этом только состоял замысел поэта. Эзоповскими средствами он создает такие образы, что позволяет делать более широкие выводы. Гениальное чутье художника помогло предсказать надвигающуюся на страну смертельную опасность: массовые репрессии, когда миллионы трупов, словно «навоз», сваливались сталинизмом (Жусуп ханом - ханом Иосифом) в бездонные ямы.
А теперь на минутку зададимся вопросом: кто из советских поэтов предвидел такое? И без труда определим место Магжана Жумабаева в истории культуры и литературы.
Сейчас мы с вами вновь находимся на перепутье. На территории бывшего Союза идут коренные преобразования, которые не назовешь иначе, как новая эпоха. Мы не знаем, куда она повернет. Может снова свернуть на путь произвола и беззакония. А может повести и в храм. Магжан и есть часть того менталитета, которого мы желаем и к которому мы стремимся. Он уже вписывается в нашу с вами жизнь. Дай бог, глубже осознать это.
Магжана обвиняли в национализме, хотя он не противопоставлял интересы своей нации интересам других народов. Не призывал к ненависти и вражде, не разжигал межнациональные распри. Кто знаком с книгой Магжана «Педагогика», тот не может не обратить внимания на тезис автора: превыше всего интересы человека и человечества.
Ему приклеивали ярлык националиста за то, что он не только был просвещенным ходатаем своего народа, но и видел его беды, открыто писал об этом, старался найти из создавшегося положения выход. Враги Магжана, обвиняющие его в буржуазном национализме, часто упоминают поэму «Оќжетпестіѕ ќиясында» («На склонах Окжетпеса»), стихотворение «Туєан жерім Сасыќкґл» («Родина моя Сасыккуль»), «Пайєамбар» («Пророк»), на произведения, разоблачающие колониализм.
Казахи никогда не ставили знак равенства между царской колонизаторской политикой и русской культурой. В творчестве Магжана Жумабаева оставили глубокий след творения Пушкина, Лермонтова, Фета. Многие произведения казахского поэта можно понять лишь в контексте русской литературы начала XX, «серебряного века». Происхождение символистских стихотворений, созданных Магжаном, имеет свой конкретный адрес. Оно восходит к литературным традициям Бальмонта, Брюсова, Мережковского, Блока.
Магжан не жаждал нового неба, новой земли, как Маяковский, Сейфуллин. Он не мечтал о тотально преобразованном бытии. Магжан призывал исходить из потребностей самой действительности, не терять чувства настоящего, подлинного. Он страстно желал и хотел лишь одного: освобождения родного народа от колониального ига. При этом он не требовал максимума. Как алашское движение в целом, к которому он примыкал, ограничивался минимумом: предоставления автономии для Казахстана в составе Российской Федерации. Осуществлению этой для него дорогой мечты в те годы препятствовали даже демократы в лице Керенского, не говоря о военном диктаторе, адмирале Колчаке. Отсюда - пафос стихотворений Жумабаева. Лирический герой, дерзкий и отчаянный, - постоянный образ поэзии Магжана. Образ, сочетающий любовь к свободному будущему своего народа с ненавистью к его душителям.
Да, Магжан твердил, что если «карачекпени», т.е. переселенцы тучами грянут в степь, то казаха покинет птица счастья. Но ведь об этом говорили и русские писатели, причем с не меньшим возмущением и тревогой. Дм. Фурманов в романе «Мятеж» наплыв переселенцев в казахскую степь сравнивал с нашествием темных сил. «Кинулись саранчой», - писал он, осуждая царскую переселенческую политику, приведшую к массовому вытеснению казахов с родных земель.
Да, Магжан с негодованием изобличал, что степь, где свободно гуляли тигры, теперь стала пристанищем для хрюкающих свиней. Но разве не о том же писал русский писатель-философ Михаил Пришвин, побывавший в Сары Арке в 1909 году и под впечатлением увиденного создавший целых две повести из жизни казахов? Он тоже возмущался тем, что коренных жителей сгоняли с земель, пригодных для жизни. Приводил конкретные факты о том, что переселенцы на полюбившиеся им земли пускали свиней, при виде которых казахи бежали сломя голову.
Да, Магжан писал в своем стихотворении «Пророк» о сыне ночи, пролившем кровь, Христа. Сыну ночи чужда духовность. Он твердит лишь о своем чреве ненасытном. Он не один. В ночи идут целые толпы слепых безумцев, плачущих, стенающих, воющих, как шакалы. Во главе этой слепой, безумной толпы Иванушка-дурачок из сказки. Многие считают этот тезис одной из попыток демифологизации Ленина. Это спорно. Но как оценивать то, что после октября 1917 года огромная страна откололась от цивилизованного мира и на протяжении семидесяти лет отдавалась утопии?
Магжан был одним из активнейших разработчиков темы Востока и Запада. Человек российского авангарда начала XX века, он в разных ракурсах освещал эту тему. По своему обыкновению, соизмеряя все с позиции национального поэта, Магжан то и дело вступал в полемику даже со своими учителями-символистами. Он не разделял призыва Вячеслава Иванова:
Топчи их рай, Аттила.
Магжан не разделял и тезис Валерия Брюсова, своего учителя, которого он высоко ценил и обожал.
Где вы, грядущие Гунны,
Что тучей нависали над миром!
Слышу ваш топот чугунный
Но еще не открытым Нам мирам.
Но вас, кто меня уничтожит,
Встречаю приветственным гимном.
Магжан и Аттиле, и гуннам в целом отводил иную роль, чем В. Брюсов или Д. Мережковский. Избрав эпиграфом для своего «Пророка» отрывок из стихотворения Вячеслава Иванова, казахский поэт с ним не во всем соглашается. Стихотворение Магжана было направлено против концепции о грядущем хаме (новые гунны-азиаты придут и сожрут европейскую цивилизацию). Магжан поэтически обыгрывает созвучие слов гунн и кун (солнце). По версии казахского поэта, отцом гунна являлось солнце. - «А я от гунна родился, огнем меня звать, и свое лицо я, косоглазый, омывал пламенем этого огня. Я - дитя солнца и пророк. Я иду с Востока на Запад, озаряя небо светом. Я спасу мир» (подстрочный перевод).
Поэтический окоем Магжана охватывал не только просторы, степи, а и целые континенты с их глобальными проблемами. Его исповедь и чаяния близки нам. Он вновь пришел в свой народ, выражая то, что мы носим в душе и в мыслях. Мы - это те, кто следует динамике времени, кто идет по проторенному человечеством историческому пути, законы и принципы которого пытается выработать сегодняшний Казахстан.
Магжан мог прийти к нам в начале 1960-х годов, когда его реабилитировали. Но книги его оставались за семью замками. Магжан усеченный, отредактированный, отшлифованный, как телеграфный столб, не сыграл бы своей очистительной роли, избавляя нас от всего наносного, отжившего. Внимая каждому его слову, мы учимся жить без классовой ненависти, творить добро, быть самими собою, в ладу со своей совестью. В магжановской поэзии, романтической и реалистической, лирической и интимной, местами эпической, масштабной, звучит девятиструнная домбра аль-Фараби, присутствуют мудрый Хаким Абай, фанатичный хан Кенесары, жертва любви и долга Батыр Баян.
Магжан шел собственной дорогой, но не без оглядки на происходящие в стране события. В его размышлениях о путях развития национальных литератур, четко и системно изложенных в нашумевшей в свое время программе для литературного кружка «Алќа» («Ожерелье»), явно ощущается стремление поэта «влиться в советскую струю». Пуская поэтическую ладью по течению, он, однако, не собирался все пустить на самотек.
- Прекрасная гармония в исполнении оркестра,- писал он,- создается не в результате того, что музыкальные инструменты издают один и тот же звук. Необходимо, чтобы каждый инструмент обладал собственным голосом и по своему колориту в нужный момент входил в ритмическую структуру произведения. Вот что нужно помнить, думая о судьбах национальной литературы .
Поэтический окоем Магжана обнимал не только просторы степи. В нем умещались целые континенты с их огромными общечеловеческими проблемами. Его турецкий цикл родился из желания содействовать освободительной борьбе народов тюркского происхождения, а не из пантюркистских соображений.
Магжан говорит с вечностью, вырвавшись из забвения, на что был осужден временщиками. Он дорожил внутренней свободой и никогда не завидовал конформистам, создававшим свои произведения на потребу конъюнктуры. Он счастливо избежал мутации политического сознания, перерождения его в рупор политической агитации, в жанр публицистики, стихотворного журнализма. Магжан не изменил своему таланту, уникальному в своем роде. Таково было то больное сердце, таков был мир этой богатой и скорбной жизни.
На небосклоне казахской поэзии засияла ярчайшая звезда Магжана. Ныне наступил новый расцвет его славы. Народ снова обрел своего великого сына, его бессмертные произведения, в которых были воспеты буйное пламя жизни, высокие порывы чистой человеческой души, драмы и трагедии суровой и жестокой эпохи, выпавшей на его долю.
21 июля 199З г.
Елеукенов Ш. Магжан и современность.- Алматы : Алатау, 2007.- С. 80-92