НЕПРЕХОДЯЩИЕ УРОКИ.
Казалось бы, все это было совсем недавно.
Встречи в Алма-Ате, звонки по междугороднему телефону (благо, копейки), неторопливые, обстоятельные беседы в редакции «Дружбы народов». Разговоры о тогдашних писательских баталиях, о только что вышедших произведениях Ануара Алимжанова, Олжаса Сулейменова, Абиша Кекильбаева, о журнальной полемике, издательских интригах, о переводах и переводчиках. И, конечно же, о книгах самого Ильяса Есенберлина: как создавались, как приняты, с каким скрипом шли через цензуру.
Обычная, будничная писательская жизнь, полная своих неизбежных тревог, своих коварных омутов, своего драматического подтекста.
Еще свежа в памяти его мудрая, всепонимающая улыбка, еще звучит его интонация, чуть ироничная, лукавая, как бы скрывающая насмешку над суетой.
Казалось бы, все это было только вчера. Ну, недоговорили о чем-то, не успели, так наверстаем, продолжим не завтра, так послезавтра. Ан нет.
И сейчас Ильяс Есенберлин - уже страница в истории казахской литературы. Страница? Скорее целая веха. Такая заметная, своеобразная и, увы, до сих пор недооцененная.
Наверное, нам с вами все еще предстоят новые встречи с работами Есенберлина. Завершенными, хотя и не изданными. Наверное, будут извлечения из архивов, публикации писем, статей - все, что входит в сферу деятельности составителей, текстологов. Однако и того, что есть, что напечатано, вполне достаточно, чтобы судить о масштабе дарования, о вкладе художника в родную литературу.
Я никогда не переставал удивляться широте его интересов. Поэзия, романы о молодежи, о рабочем классе. И вдруг после этого - обращение к политическим страстям двадцатых годов («Опасная переправа»), и вдруг - исторические повествования. А впрочем, никакого «вдруг» тут не было. Была постоянная нацеленность на узловые события современности, на переломные ситуации в национальной судьбе. Отсюда и внутренняя цельность при внешней тематической разбросанности, при неожиданных скачках от одних коллизий к другим. И все-таки, пожалуй, с конца шестидесятых годов все отчетливее проступала доминанта - история своего народа, народ и история.
Читатели постарше, видимо, хорошо помнят, какую бурю страстей вызвал в Казахстане роман «Хан Кене». Его читали, о нем говорили повсюду - в каждом поселке, в каждом ауле. Первые тиражи исчезали с прилавков буквально за считанные дни. И не случайно. Имя Кенесары, хана Кене, было овеяно слухами, легендами. Само упоминание о нем было чревато риском прослыть националистом. Загадочная фигура - то ли сторонник, то ли противник сближения с Россией; то ли злодей, то ли герой. Уж лучше от греха подальше, не дразнить гусей и не искушать судьбу. И только Ильяс Есенберлин нарушил табу, отважился, осмелился на то, на что не решались другие. Его Кенесары - человек своей эпохи со всеми ее противоречиями. Деспотичный, жестокий, беспощадный. Заблуждающийся, но и прозревающий тоже, заботящийся о спасении нации, но и не пренебрегающий ради поставленной цели никакими средствами.
Причины ошеломительного, я бы сказал, даже сенсационного успеха романа не только в аналитическом мастерстве автора, не только в исследовательском бесстрашии, но и в точно угаданной, тонко прочувствованной потребности общества.
Дело в том, что кочевой народ не имел в средние века своей письменности, что история его была изучена еще очень слабо, полна пробелов, прочерков, белых пятен и к тому же подчас искажена, замутнена наслоениями вульгарного социологизма. Отсюда специфическая сложность работы казахского исторического романиста. Ведь приходилось буквально по крупицам достоверных сведений реставрировать подлинный ход событий, переосмыслять предания и легенды, сочетать труд художника с трудом этнографа и лингвиста. И под пером Ильяса Есенберлина словно бы воскресала минувшая эпоха, оживали ее голоса, ее упования, ее представления о добре и зле, доблести и бесчестии.
Вообще 60-70-е годы отмечены расцветом казахской исторической прозы. Расцветом тем более бурным, что поиски романистов и новеллистов были поддержаны усилиями ученых. Вспомним, например, размышления Мурата Ауэзова об эстетике кочевья или статьи Мухтара Магауина о таких замечательных поэтах древности, как Шалкииз, Асан-Кайгы, Бухар-жирау, статьи, которые отодвинули историю родной литературы сразу на несколько веков вглубь и сделали представления о ней более полными и более объемными. Все это как бы открывалось заново, возвращалось из плена неведения и забвения, укрепляя национальное самосознание.
Вот и творчество Ильяса Есенберлина естественно, органично вписывалось в этот широкий контекст. Оно воссоздавало тернистые пути становления национальных идеалов, драматизм преодоления феодальной раздробленности, говорило о горьких, подчас трагических уроках прошлого. От романа к роману писатель шел в глубь столетий - от девятнадцатого к восемнадцатому и пятнадцатому веку.
Необъятно географическое пространство действия произведений, составивших трилогию «Кочевники»: Урал, Сибирь, Средняя Азия, Иран, Китай. Необъятен здесь и перечень героев: потомки Чингисхана и Тимура, ханы, баи, полководцы, воины, скотоводы. Каждое десятилетие несло свои испытания, каждое поколение решало свои конфликты, искало свои ответы на вопросы о будущем казахов. Многоплановое эпическое повествование Есенберлина сконцентрировано вокруг мыслей о народе как главном творце истории, хранителе родного очага.
Казахская степь была сильна, когда она поднималась над амбициями властителей, раздорами, смутой, и она была слаба, становилась легкой добычей зарившихся на ее земли хищников, когда увязала в распрях, племенном соперничестве, поддавалась искушениям байского эгоизма и алчности.
Ильяс Есенберлин далек от романтической идеализации деяний предков. Его романы отнюдь не летопись подвигов, хотя в ней немало и героических, прославляющих мужество страниц. Но все-таки преобладает здесь ощущение боли, горестное осознание жертв, утрат, обильно пролитой крови. Ведь законы средневековой степи определялись прежде всего непрерывной борьбой за существование, за место под солнцем, за право обладать пастбищами и скотом. И не столь уж велика была в глазах тогдашних правителей цена справедливости - куда важнее было право сильного. Отсюда бесчисленные лютые расправы власть имущих не только с поверженным внешним врагом, но и со своими же соплеменниками, сородичами, обыкновенными тружениками.
Сколь ни мудр султан Джанибек, впервые собравший казахские жузы в единое государство («Заговоренный меч»), а ведь и он подчинял себе «роды и племена... железной рукой».
Сколь ни проницателен был хан Кенесары («Хан Кене», он тоже прокладывал путь к вершине могущества по трупам своих подданных.
И воинственные джунгары, истребившие многие казахские племена, погубившие свыше миллиона людей («Отчаяние»), были, в свою очередь, поголовно, все до одного уничтожены китайскими богдыханами.
Писатель слишком хорошо знает прошлое, чтобы безоговорочно принять одну сторону, возвеличить того или иного правителя. Он признает только один суд - суд от имени справедливости и человечности. И, может быть, поэтому он так чуток к думам народа, запечатленным в песнях сказителей-акынов, к думам, передававшим из века в век мечту тружеников о лучшей доле, созидании, спокойствии и счастье.
Эти уроки истории, которые составляют нравственную, духовную основу трилогии, не потеряли своей актуальности, своего значения и сегодня. Они напоминают о том, как мучительно вызревала, формировалась, завоевывала сердца философия гуманизма, как благодетельна, спасительна была для раздробленной, разобщенной кочевой степи рождавшаяся в противоречиях идея союза с Россией - союза, предотвратившего национальную катастрофу.
Я рад, что книги Ильяса Есенберлина снова приходят к читателю - теперь уже девяностых годов, ибо они - частица общего достояния многонациональной культуры.
Л. Теракопян Непреходящие уроки // Писатель. Личность. Человек - Алматы: Атамура - Казахстан. Фонд имени Ильяса Есенберлина, 1993.- 88 с.- С. 35-38
Встречи в Алма-Ате, звонки по междугороднему телефону (благо, копейки), неторопливые, обстоятельные беседы в редакции «Дружбы народов». Разговоры о тогдашних писательских баталиях, о только что вышедших произведениях Ануара Алимжанова, Олжаса Сулейменова, Абиша Кекильбаева, о журнальной полемике, издательских интригах, о переводах и переводчиках. И, конечно же, о книгах самого Ильяса Есенберлина: как создавались, как приняты, с каким скрипом шли через цензуру.
Обычная, будничная писательская жизнь, полная своих неизбежных тревог, своих коварных омутов, своего драматического подтекста.
Еще свежа в памяти его мудрая, всепонимающая улыбка, еще звучит его интонация, чуть ироничная, лукавая, как бы скрывающая насмешку над суетой.
Казалось бы, все это было только вчера. Ну, недоговорили о чем-то, не успели, так наверстаем, продолжим не завтра, так послезавтра. Ан нет.
И сейчас Ильяс Есенберлин - уже страница в истории казахской литературы. Страница? Скорее целая веха. Такая заметная, своеобразная и, увы, до сих пор недооцененная.
Наверное, нам с вами все еще предстоят новые встречи с работами Есенберлина. Завершенными, хотя и не изданными. Наверное, будут извлечения из архивов, публикации писем, статей - все, что входит в сферу деятельности составителей, текстологов. Однако и того, что есть, что напечатано, вполне достаточно, чтобы судить о масштабе дарования, о вкладе художника в родную литературу.
Я никогда не переставал удивляться широте его интересов. Поэзия, романы о молодежи, о рабочем классе. И вдруг после этого - обращение к политическим страстям двадцатых годов («Опасная переправа»), и вдруг - исторические повествования. А впрочем, никакого «вдруг» тут не было. Была постоянная нацеленность на узловые события современности, на переломные ситуации в национальной судьбе. Отсюда и внутренняя цельность при внешней тематической разбросанности, при неожиданных скачках от одних коллизий к другим. И все-таки, пожалуй, с конца шестидесятых годов все отчетливее проступала доминанта - история своего народа, народ и история.
Читатели постарше, видимо, хорошо помнят, какую бурю страстей вызвал в Казахстане роман «Хан Кене». Его читали, о нем говорили повсюду - в каждом поселке, в каждом ауле. Первые тиражи исчезали с прилавков буквально за считанные дни. И не случайно. Имя Кенесары, хана Кене, было овеяно слухами, легендами. Само упоминание о нем было чревато риском прослыть националистом. Загадочная фигура - то ли сторонник, то ли противник сближения с Россией; то ли злодей, то ли герой. Уж лучше от греха подальше, не дразнить гусей и не искушать судьбу. И только Ильяс Есенберлин нарушил табу, отважился, осмелился на то, на что не решались другие. Его Кенесары - человек своей эпохи со всеми ее противоречиями. Деспотичный, жестокий, беспощадный. Заблуждающийся, но и прозревающий тоже, заботящийся о спасении нации, но и не пренебрегающий ради поставленной цели никакими средствами.
Причины ошеломительного, я бы сказал, даже сенсационного успеха романа не только в аналитическом мастерстве автора, не только в исследовательском бесстрашии, но и в точно угаданной, тонко прочувствованной потребности общества.
Дело в том, что кочевой народ не имел в средние века своей письменности, что история его была изучена еще очень слабо, полна пробелов, прочерков, белых пятен и к тому же подчас искажена, замутнена наслоениями вульгарного социологизма. Отсюда специфическая сложность работы казахского исторического романиста. Ведь приходилось буквально по крупицам достоверных сведений реставрировать подлинный ход событий, переосмыслять предания и легенды, сочетать труд художника с трудом этнографа и лингвиста. И под пером Ильяса Есенберлина словно бы воскресала минувшая эпоха, оживали ее голоса, ее упования, ее представления о добре и зле, доблести и бесчестии.
Вообще 60-70-е годы отмечены расцветом казахской исторической прозы. Расцветом тем более бурным, что поиски романистов и новеллистов были поддержаны усилиями ученых. Вспомним, например, размышления Мурата Ауэзова об эстетике кочевья или статьи Мухтара Магауина о таких замечательных поэтах древности, как Шалкииз, Асан-Кайгы, Бухар-жирау, статьи, которые отодвинули историю родной литературы сразу на несколько веков вглубь и сделали представления о ней более полными и более объемными. Все это как бы открывалось заново, возвращалось из плена неведения и забвения, укрепляя национальное самосознание.
Вот и творчество Ильяса Есенберлина естественно, органично вписывалось в этот широкий контекст. Оно воссоздавало тернистые пути становления национальных идеалов, драматизм преодоления феодальной раздробленности, говорило о горьких, подчас трагических уроках прошлого. От романа к роману писатель шел в глубь столетий - от девятнадцатого к восемнадцатому и пятнадцатому веку.
Необъятно географическое пространство действия произведений, составивших трилогию «Кочевники»: Урал, Сибирь, Средняя Азия, Иран, Китай. Необъятен здесь и перечень героев: потомки Чингисхана и Тимура, ханы, баи, полководцы, воины, скотоводы. Каждое десятилетие несло свои испытания, каждое поколение решало свои конфликты, искало свои ответы на вопросы о будущем казахов. Многоплановое эпическое повествование Есенберлина сконцентрировано вокруг мыслей о народе как главном творце истории, хранителе родного очага.
Казахская степь была сильна, когда она поднималась над амбициями властителей, раздорами, смутой, и она была слаба, становилась легкой добычей зарившихся на ее земли хищников, когда увязала в распрях, племенном соперничестве, поддавалась искушениям байского эгоизма и алчности.
Ильяс Есенберлин далек от романтической идеализации деяний предков. Его романы отнюдь не летопись подвигов, хотя в ней немало и героических, прославляющих мужество страниц. Но все-таки преобладает здесь ощущение боли, горестное осознание жертв, утрат, обильно пролитой крови. Ведь законы средневековой степи определялись прежде всего непрерывной борьбой за существование, за место под солнцем, за право обладать пастбищами и скотом. И не столь уж велика была в глазах тогдашних правителей цена справедливости - куда важнее было право сильного. Отсюда бесчисленные лютые расправы власть имущих не только с поверженным внешним врагом, но и со своими же соплеменниками, сородичами, обыкновенными тружениками.
Сколь ни мудр султан Джанибек, впервые собравший казахские жузы в единое государство («Заговоренный меч»), а ведь и он подчинял себе «роды и племена... железной рукой».
Сколь ни проницателен был хан Кенесары («Хан Кене», он тоже прокладывал путь к вершине могущества по трупам своих подданных.
И воинственные джунгары, истребившие многие казахские племена, погубившие свыше миллиона людей («Отчаяние»), были, в свою очередь, поголовно, все до одного уничтожены китайскими богдыханами.
Писатель слишком хорошо знает прошлое, чтобы безоговорочно принять одну сторону, возвеличить того или иного правителя. Он признает только один суд - суд от имени справедливости и человечности. И, может быть, поэтому он так чуток к думам народа, запечатленным в песнях сказителей-акынов, к думам, передававшим из века в век мечту тружеников о лучшей доле, созидании, спокойствии и счастье.
Эти уроки истории, которые составляют нравственную, духовную основу трилогии, не потеряли своей актуальности, своего значения и сегодня. Они напоминают о том, как мучительно вызревала, формировалась, завоевывала сердца философия гуманизма, как благодетельна, спасительна была для раздробленной, разобщенной кочевой степи рождавшаяся в противоречиях идея союза с Россией - союза, предотвратившего национальную катастрофу.
Я рад, что книги Ильяса Есенберлина снова приходят к читателю - теперь уже девяностых годов, ибо они - частица общего достояния многонациональной культуры.
Л. Теракопян Непреходящие уроки // Писатель. Личность. Человек - Алматы: Атамура - Казахстан. Фонд имени Ильяса Есенберлина, 1993.- 88 с.- С. 35-38
